ИЗ БОЯ - В БЕССМЕРТИЕ

Наш долг перед ним — не забывать его имя, наш долг перед павшими — не предавать их забвению.

Один человек – это крепость. Если он – Советский.
Один человек – это воин. Если он – Советский.
Один человек – это залог Победы. Если он – Советский.
Если он Человек...

Семидесятишестимиллиметровка высунула свой ствол из кустов. Перекрестила им мост через небольшую речушку.

Потом двое мужиков чуть повернули ее за станины.
Да какие там мужики, так... Пацаны еще до двадцати не дожившие...
— Сержант, смотри. Бьем первую машину. Понял? — стер дрожащей рукой пот со лба командир расчета.
— Понял, товарищ лейтенант! — кивнул сержант, невысокий, щупленький, тонкокостый.
— Хорошо, что блиндаж для местных отрыли... — вздохнул лейтенант. — Немцы лупить начнут по ферме. Вон по той, справа. Видишь?
— Вижу, товарищ лейтенант...
— Подумают — там корректировщик сидит. Потом на деревню огонь перенесут. Но это не важно. А важно что, сержант?
Сержант вообще-то был старшим. Но лейтенант за неимением времени называл его просто сержантом.
— Что? — спросил он.
— Важно, что бы мы их на этом мосту заперли. Смотри. С дороги им не свернуть. Там и там кюветы. Речка хоть и мелкая, но илистая. Бьем по первому и по последнему. Встанут танки. Все понятно?
Старший сержант кивнул.

Шел двадцать шестой день войны... Семнадцатое июля сорок первого...
Красная Армия, вопреки довоенным планам, отступала на восток, а немцы перли и перли. Со всех сторон перли. С запада, севера, юга, а, порой, даже и с востока. И всегда с воздуха.
А два бойца — лейтенант и старший сержант — вдруг остались. Остались вместе с пушкой и шестью десятками снарядов.
Против танковой группы Гудериана. Не против всей, конечно... Против одной дивизии... Четвертой танковой...
Примерно сто пятьдесят машин с крестами против двух человек с шестьюдесятью снарядами.

А солнце все также, как и прошлым летом, наливало золотом пшеничные колосья. Те самые колосья, которые сейчас так удачно маскировали орудие.
— С хутора все ушли в укрытие?
Сержант опять кивнул. Он вообще не любил разговаривать. А тут еще со старшим по званию.
Лейтенанту, наоборот, хотелось говорить, говорить, говорить. Он скинул фуражку и снова стер пот. Потом достал фляжку, глотнул и протянул ее сержанту.
Тот отрицательно мотнул головой. Пить ему не хотелось. Он то и дело проверял панораму.
— Слышь, старший сержант... Тебя ж Коля зовут?
Тот опять кивнул.
— Коль, вот какое дело... Я сейчас адресок тебе начирикаю. Ты, если что, письмецо набросай, а?
На последних словах голос лейтенанта сорвался. Он кашлянул и достал блокнотик. Потом послюнявил химический карандаш и начал писать.

— Идут, товарищ лейтенант! — сказал сержант, стараясь не выдать дрожь в голосе.
Лейтенант отбросил карандаш и блокнот и почти оттолкнул старшего сержанта от прицела.
— Точно! Идут, сволочи! А нет бы мост нам подорвать... Как думаешь, Коль? Дураки мы?
Сержант Коля опять кивнул, поднося бронебойный снаряд.

— Сейчас, сейчас, сейчас, — доворачивая маховик, бормотал лейтенант.
Первый танк подъехал к мосту. Встал. Из люка высунулся немец. Командир, наверное. Осмотрелся. Танк, а за ним колонна, двинулась дальше.
— Слышь, сержант, говорят Бог на земле был?
— Не знаю, товарищ лейтенант!
— Ну все! Огонь! — Лейтенант отскочил от прицела.
Сержант дернул за шнур, выстрел! Николай машинально отскочил в сторону, пропуская гильзу.
— Есть! Есть, сука! Сука, есть! Видел!

Танк лениво задымил. А немецкого командира взрывом вынесло из башни. Правда не всего. Половину только. Верхнюю. Нижняя осталась в горящем танке. Второй танк, не выдержав дистанции, въехал в дымящую корму. Но тут же сдал назад, торопливо развернул башню и вдарил по той самой ферме.
А за ним открыла огонь и вся колонна.
Но огонь был беспорядочный, немцы не заметили — откуда был выстрел.
— Снаряд! Доворачиваем.... Огонь!
В конце колонны полыхнул бронетранспортер.
Все!

Немцы заперты, как минимум, на два часа! Успеют ли наши окопаться?
— Видел? Видел?! — заорал лейтенант. — Два выстрела...

Какой-то немец наугад бахнул в сторону позиции.
Осколки глухо простучали по деревьям, роняя зеленые ветви.
А один осколок влепил в спину лейтенанту.
Старший сержант Коля почти упал на командира, вытаскивая из кармана галифе бинт.
— Сильно? Куда?

Лицо лейтенанта было белым-белым.
Коля осторожно перевернул командира.
Так и есть. Зазубренный осколок торчал из спины. Гимнастерка окрашивалась темным. А вокруг темного подсыхал белой солью на жарком июльском солнце пот. И как тут бинтовать?
И сержант, совершенно неожиданно для себя, рявкнул на старшего по званию:
— Идти можешь? Иди в тыл! Понял?

Лейтенант мотнул головой. Хрипнул что-то кровью. Но Коля не расслышал.
Опять бахнуло так близко, что их осыпало землей. Противно звикнули осколки. Один, а может и не один, стукнул по щиту пушки.
— Иди, бля! Я кому сказал! — матюгнулся на старшего по званию старший сержант.
— Не могу... Приказ... — выплеснул кровью лейтенант.
Ощеренный рот его был страшен. Но старшему сержанту Коле некогда было пугаться.
— Выполню, бляха медная!! Ползи, говорю!

А потом Коля добавил несколько крепких выражений и оттолкнулся от лейтенанта. Метнулся к ящикам со снарядами. Поднял цилиндр снаряда. Сунул в открытый ствол. Закрыл затвор. Сунулся в прицел. Так и есть! Немцы стали сползать в кюветы, подставляя верх башен.
Выстрел!
Попал? Не попал? А хрен с ним!!
Снаряд! Прицел! Выстрел! Гильза!
Снаряд! Прицел! Выстрел! Гильза!
А эта сука куда полезла? Ннна!!!!

В какой-то момент он вдруг заметил, что лейтенант пропал, и лишь кровавая полоса...

Ты, тварь, куда еще прешь?
Снаряд! Прицел! Выстрел! Гильза!
Страшно не было. Некогда бояться, когда работаешь.
А Коля сейчас работал. Как раньше на сенокосе, когда он метал сено в стога...
Выстрел! Еще одна сука горит!

Ой, бляха, чем-то ударился... Аж рука онемела! Ничего! У нас еще запасная есть! Жить-то как хочется... А я что? Помираю что ли? Страшно, как помирать-то... А надо.
Нна! Еще выстрел!

Опять ударило!
Деревья-то почему кружатся?
А орудие почему перевернуто?

Мать вашу, у меня же еще снаряды есть... Почему же так больно-то? Я же еще жив!
Мама... Жить-то как хочется...
Ой, мама, ой мамочка... Больно же, мам. Ма...

Божья коровка ползла по руке. Они, божьи коровки, не боятся взрывов.
После того как русское орудие, наконец-то, перестало бить, немцы еще три часа растаскивали разбитые танки и бронетранспортеры. Одиннадцать машин.
Одиннадцать!
— Обер-лейтенант! Приведите сюда русских баб! Пусть будут свидетелями!
Оберст фон Трескофф стоял над телом неизвестного русского солдата.
Стоял, смотрел и пытался понять — что заставило его — одного! — встать на пути танковой дивизии?
Потом нагнулся и вытащил из кармана черный смертный медальон. Открутил крышечку. Достал бумажку.
Помолчал. Подождал пока русские бабы, подталкиваемые ребятами из взвода лейтенанта Хенфельда подойдут поближе.
Потом прочитал по слогам:
— Нико... лай Си... ро... тинин... Возьми! — протянул он бумажку одной из баб. — Передай после войны его родственникам! Пусть гордятся!
Баба почему-то отшатнулась от оберста как от чумы:
— Не наш он. Не наш. Вона же написано, орловский! Мы-то чо?
Оберст поморщился. Скомкал бумажку и бросил ее на труп Коли Сиротинина.
— Закопайте!
Солдаты сноровисто сбросили тело в вырытую около орудия яму и так же сноровисто закидали его землей.
Оберст же приложил руку к козырьку фуражки.

«Все-таки он русский, нужно ли такое преклонение?»

Гитлеровцы ещё долго после похорон стояли у пушки и могилы посреди колхозного поля, не без восхищения подсчитывая выстрелы и попадания.

Как Коля Сиротинин оказался в братской могиле

Сегодня в селе Сокольничи могилы, в которой немцы похоронили Колю, нет. Через три года после войны останки Коли перенесли в братскую могилу, поле распахали и засеяли, пушку сдали в утильсырье. Да и героем его назвали лишь через 19 лет после подвига. Причем даже не Героем Советского Союза — он посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени. 

Лишь в 1960 году сотрудники Центрального архива Советской армии разведали все подробности подвига. Памятник герою тоже поставили, но нескладный, с фальшивой пушкой и просто где-то в стороне. В 61-м году, когда кричевские краеведы отыскали могилу Коли. Съездили в Белоруссию всей семьей. Кричевцы хлопотали, чтобы представить Колю к званию Героя Советского Союза. Только напрасно: для оформления документов обязательно была нужна его фотография, хоть какая-то. А у нас же её нет! Так и не дали Коле Героя. В Белоруссии его подвиг известен. И очень обидно, что в родном Орле о нем мало кто знает. Даже маленького переулка его именем не назвали.

Старший сержант Николай СИРОТИНИН родом из Орла. Призван в армию в 1940 году. 22 июня 1941 г. при авианалете был ранен. Ранение было легкое, и через несколько дней его направили на фронт — в район Кричева, в состав 6-й стрелковой дивизии наводчиком орудия. Награжден орденом Отечественной войны I степени посмертно.

КСТАТИ
Почему ему не дали Героя?
Мы нашли в Орле родную сестру Николая — 80-летнюю Таисию ШЕСТАКОВУ. Таисия Владимировна извлекла из шкафа папку со старыми семейными фотографиями — увы, ничего...

- У нас была единственная его карточка с паспорта. Но в эвакуации в Мордовии мама отдала ее увеличить. А мастер ее потерял! Всем нашим соседям принес выполненные заказы, а нам нет. Мы очень горевали.

- Вы знали, что Коля один остановил танковую дивизию? И почему он не получил Героя?

- Мы узнали в 61-м году, когда кричевские краеведы отыскали могилу Коли. Съездили в Белоруссию всей семьей. Кричевцы хлопотали, чтобы представить Колю к званию Героя Советского Союза. Только напрасно: для оформления документов обязательно была нужна его фотография, хоть какая-то. А у нас же ее нет! Так и не дали Коле Героя. В Белоруссии его подвиг известен. И очень обидно, что в родном Орле о нем мало кто знает. Даже маленького переулка его именем не назвали.

На вопрос, почему именно Коля вызвался прикрывать отступление нашей армии, Таисия Владимировна отвечает: «Мой брат не мог поступить иначе». 11 танков и 7 бронемашин, 57 солдат и офицеров недосчитались гитлеровцы после боя на берегу реки Добрость, где стоял в заслоне русский солдат Николай Сиротинин.

11 танков и 7 бронемашин, 57 солдат и офицеров недосчитались гитлеровцы после боя на берегу реки Добрость, где стоял в заслоне русский солдат Николай Сиротинин.

Низкий вам поклон, павшие....
Низкий вам поклон, выжившие....
Низкий вам поклон, наши деды и отцы, ставшие на защиту Родины....

17 июля 1941 года, Сокольничи, близ Кричева, немцы вечером хоронили русского неизвестного солдата. Да, этого советского воина хоронил противник. С почестями. Гораздо позже выяснилось, что это был командир орудия 137-й стрелковой дивизии 13-й армии старший сержант Николай Сиротинин.

Летом 1941 года к белорусскому городку Кричеву прорывалась 4-я танковая дивизия Хайнца Гудериана, одного из самых талантливых немецких генералов-танкистов. Части 13-й советской армии отступали. Не отступал только наводчик Коля Сиротинин — совсем мальчишка, невысокий, тихий, щупленький. Ему тогда только-только исполнилось 19 лет.

«Здесь останутся два человека с пушкой», — сказал командир батареи. Николай вызвался добровольцем. Вторым остался сам командир. Коля занял позицию на холме прямо на колхозном поле. Пушка тонула в высокой ржи, зато ему хорошо видны были шоссе и мост через речушку Добрость. Когда головной танк вышел на мост, Коля первым же выстрелом подбил его. Вторым снарядом поджег бронетранспортер, замыкавший колонну, создав затор.

Не совсем ясно до сих пор, почему Коля остался в поле один. Но версии есть. У него, видимо, как раз и была задача — создать на мосту «пробку», подбив головную машину гитлеровцев. Лейтенант у моста и корректировал огонь, а потом, видимо, вызвал на затор из немецких танков огонь другой нашей артиллерии. Из-за реки. Достоверно известно, что лейтенанта ранили и потом он ушел в сторону наших позиций. Есть предположение, что и Коля должен был отойти к своим, выполнив задачу. Но… у него было 60 снарядов. И он остался!

Два танка попытались стащить головной танк с моста, но тоже были подбиты. Бронированная машина попыталась преодолеть речку Добрость не по мосту. Но увязла в болотистом береге, где и её нашел очередной снаряд. Коля стрелял и стрелял, вышибая танк за танком…

Танки Гудериана уперлись в Колю Сиротинина, как в Брестскую крепость. Уже горели 11 танков и 7 бронетранспортеров! То, что больше половины из них сжег один Сиротинин, — точно (какие-то достала и артиллерия из-за реки). Почти два часа этого странного боя немцы не могли понять, где окопалась русская батарея. А когда вышли на Колину позицию, были очень удивлены, что стоит только одно орудие. У Николай оставалось всего три снаряда. Предлагали сдаться. Коля ответил пальбой по ним из карабина.

Обер-лейтенант Хенфельд вечером записал такие строчки в свой дневник:
"17 июля 1941 года. Сокольничи, близ Кричева. Вечером хоронили неизвестного русского солдата. Он один стоял у пушки, долго расстреливал колонну танков и пехоту, так и погиб. Все удивлялись его храбрости... Оберст (полковник) перед могилой говорил, что если бы все солдаты фюрера дрались, как этот русский, то завоевали бы весь мир. Три раза стреляли залпами из винтовок. Все-таки он русский, нужно ли такое преклонение?" Ответ на этот вопрос он нашел в Сталинграде...

Надпись на памятнике: 
«Здесь на рассвете 17 июля 1941 г. вступил в единоборство с колонной фашистских танков и в двухчасовом бою отбил все атаки врага старший сержант-артиллерист Николай Владимирович Сиротинин отдавший свою жизнь за свободу и независимость нашей Родины»